Тайны гоголевской шинели(продолжение)
№10(53), октябрь 2009
Николай Ямской
Как и почти сто лет назад, смерть великого русского писателя полна мистики и слухов.
Памятник Н. В. Гоголю работы Н. Андреева.
Итак, как ни поверни, но даже близкие друзья последнюю волю Гоголя — не возводить над его могилой монументов — всего лишь приняли к сведению. Но сделали все-таки по-своему. Хотя и с резонами, по которым их где-то можно понять и даже простить. К тому же довольно скоро, в 1860 г., один из самых близких и более других хлопотавший по поводу гоголевского мемориального увековечивания друзей, Хомяков, умер от холеры и сам оказался в соседней с Гоголем могиле на Свято-Даниловом кладбище. (Еще раньше, в 1846 г., там же был похоронен поэт Н. Языков.) А скульп-тор Николай Андреев стал автором памятника писателю, который после установления в 1909 г. на Пречистенском (ныне Гоголевском) бульваре поначалу вызвал оторопь и жаркие споры. Тем более, что создавался он по народной подписке. И деньги всем миром собирали аж 30 лет. В подписных листах рядом с известными людьми — той же женой графа Толстого, пожертвовавшей на памятник 300 рублей, — стояли подписи простых, малоизвестных людей, вносивших на доброе дело свои копейки. Так что и возведение памятника, и его обсуждение стали воистину общенародным делом. В конце концов, монументальное творение работы Н. Андреева было принято большинством. И даже признано наиболее удачным.
Показания очевидца. В ряду разнообразных мероприятий, приуроченных к 100-летию великого писателя, открытие памятника стало одним из главных. К этому торжеству в стране была даже выпущена серия специальных иллюстрированных карточек. До этого публика с нескрываемым нетерпением ждала, каким перед ней Гоголь предстанет. Результат вызвал противоречивую реакцию. Сошлемся, благо есть такая возможность, на
хранящиеся в Центральном российском архиве литературы и искусства воспоминания очевидца — известного балетмейстера и педагога А. Румнева. Вот чему он, в 1909 г. десятилетний мальчик, был вместе с отцом свидетелем: «Этот день мне запомнился на всю жизнь. Утром отец… взял меня на трибуны, построенные на Арбатской площади по случаю открытия памятника Гоголю. Памятник был закрыт белой пеленой, под которой угадать его линии было невозможно. …Помню, как спала пелена с памятника. Я ожидал, что памятник писателю должен быть вроде привычного мне памятника Пушкину. И вдруг он оказался нисколько на него не похож. Гоголь не стоял, а сидел, и напоминал грустную нахохлившуюся птицу с длинным клювом. Я был разочарован, растерян. Понадобилось много лет, чтобы я оценил проникновенную глубину и высокую художественность скульптуры Андреева…». Кроме всего прочего, свидетельство Румнева важно тем, что оказалось весьма типичным. Ибо весьма сходные ощущения при своем первом знакомстве с памятником испытало большинство его современников. После того как покрывало спало, общество сразу же разбилось на группы яростно дискутирующих: «тот это Гоголь или не тот». Потом годами и десятилетиями просвещенная публика достигала консенсуса. И только самые «продвинутые», вроде Льва Толстого или его друга, художника Ильи Репина, работу скульптора оценили по достоинству сразу же.
Толстого, кстати сказать, пригласить на торжество «забыли». Однако он счел важным для себя прийти и без приглашения, чтобы, взглянув бронзовому Гоголю в лицо, заметить: «хорошее выражение, грустное и серьезное. Можно бранить и понять». Отзыв художника Репина профессиональнее и одновременно восторженнее: «Трогательно, глубоко и необыкновенно изящно и просто. Какой поворот головы! Сколько страданья в этом мученике за грехи России!.. Сходство полное. Да здравствует Андреев!» Уже «второй волной» о работе Андреева высоко отозвались другие великие живописцы: Врубель, Поленов, Нестеров…
«Время свое неспешно берет ловкой рукой…» Андреев, действительно, крайне внимательно отнесся к осмыслению последних лет жизни Гоголя. Он прекрасно знал, что это были нелегкие для писателя годы тяжких раздумий, а в самые последние месяцы — и совершенно подкосившего здоровье недуга. Словом, один большой художник максимально приближенно постарался отобразить истинное духовное состояние другого — великого. Изобразил, как есть: совсем не благостным, а полным переживаний и дум о России. Естественная разница заключалась только в том, что останки того, когда-то живого, покоились на погосте Свято-Данилова монастыря. А этот, бронзовый, сидел в своем бронзовом же кресле. И мысленно обозревал мир с заслуженно положенной ему высоты. А пониже, по всему периметру пьедестала, шли барельефы с легко узнаваемыми героями его блистательных, что называется, на все времена, произведений. И в этом тоже было некое осуществление предсказания Гоголя. Потому в одном из своих авторских лирических отступлений в первом томе «Мертвых душ» он писал: «И долго еще определено мне чудной властью идти об руку с моими странными героями, озирать всю громадно-несущуюся жизнь, озирать ее сквозь видный миру смех и незримые, неведомые ему слезы…»
Первый звоночек. Сегодня этого памятника на прежнем месте нет. Былые горячие споры, кажется, прочно забыты. А о больших торжествах на открытии более напоминают, разве что, те уже упомянутые нами и бережно сохранившиеся у редких коллекционеров юбилейные открытки. А на них — Арбатская площадь, запруженная людьми, обступившими памятник со всех сторон. В этой связи крайне любопытно было бы представить, как оценил бы андреевскую работу сам Гоголь. Понимаю, что это звучит несколько диковато, но никак не могу избавиться от ощущения, что какой-то сигнал был послан. Причем первыми навели на размышление как раз коллекционеры тех памятных открыток. Потому что кто-то из них через много лет первым обратил внимание на странную деталь. Ну представьте: изображение на карточках совершенно однозначно показывает, что открытие памятника проходило при огромном стечении народа. Однако специально подготовленные для такого случая трибуны почему-то почти пусты.
Предупреждение Гоголя. Ответ,и весьма в нашем случае любопытный, нашелся в воспоминаниях того же Румнева. Оказывается, буквально накануне открытия случайно выяснилось, что трибуны были построены с неправильным расчетом и могли по мере заполнения рухнуть, и тогда не миновать большой беды. Поэтому в самый последний момент заполнять их полностью не стали. А приглашенных по билетам пустили только на два нижних ряда. Каждый, разумеется, в данном факте волен видеть что угодно. Но лично мне почему-то сразу же пришло на ум — нет, не зловещее предсказание бесноватого отца Сергия, предрекавшего памятникам Бульварного кольца незавидную судьбу, а завещание самого Гоголя. И в частности его настоятельная просьба «не суетиться» с установкой ему монументов. Конечно, было бы заманчиво развить это предположение в том плане, что вот-де таким образом дух великого писателя сигнализировал о своем неудовольствии. Но если и так, то уж тогда непременно с оговоркой, что, скорее всего, не качеством работы скульптора Николая Андреева. Потому что созданный им и установленный в торце Пречистенского бульвара памятник прижился там на четыре с лишним десятилетия. И, в конце концов, органично вошел в жизнь почти каждого москвича. Логичней предположить, что давал знать о том, что такая «недостойная христианина суета сует» нарушает его вечный покой. А может быть, и предупреждал подобным образом, что памятник действительно ждет не очень простая судьба.
Реставрация или эксгумация? Между тем предупреждение — еще не приговор. Возможно и с таким, несколько противным его натуре способом увековечивания Гоголь смирился, если бы при этом не добрались и до его «последнего приюта» в Свято-Даниловом монастыре. Произошло это, понятное дело, совсем не в такой шумной публичной обстановке, как на открытии памятника, а в скрытых почти от всех глаз условиях. Официально эту операцию нарекли «реставрацией». На самом деле из уст тех, кому удалось в архиве раздобыть отчет о том мероприятии, речь, по существу, шла совсем о другом. Ибо, опять же по логике, в рамках все тех же юбилейных мероприятий 1909 г. реставрация подразумевала приведение в порядок надгробия. Однако документ свидетельствует о том, что полезли в могилу. Потому что в нем содержится описание, как под землей обнаружили кирпичный склеп. А в нем хорошо сохранившийся дубовый гроб с останками писателя. Другие подробности пока опущу, отметив лишь, что никакой официальной информации касательно произведенного вскрытия могилы общественность не получила. Зато именно после этого «мероприятия» по Москве поползли жуткие слухи, что Гоголя в гробу нашли обезглавленным… Слухи эти с разной степенью интенсивности то затихали, то вновь возникали на протяжении полувека. И почти совсем сходили на нет в особо острые периоды исторических катаклизмов, которые в ХХ в. — и особо как раз в его первой половине — обрушились на страну особенно щедро. Вот уж когда действительность оборачивалась порой такими кошмарами, перед которыми бледнела самая изощренная в «чернухе» фантазия.
Бронзовому андреевскому Гоголю доставалось наравне со всеми. Причем, можно сказать, в прямом, физическом смысле. Пуля, выпущенная во время октябрьских боев 1917 г. из Александровского училища, откуда белые юнкера палили в красногвардейцев, попала в постамент — аккуратно заделанную выбоину от нее сегодня можно разглядеть чуть выше персонажей повести «Невский проспект» на левой от наблюдателя грани. В конце 1920-х памятник пострадал от неустановленных рабоче-крестьянских варваров: как-то ночью они отбили угол у пьедестала. А заодно в пьяном отупении потоптали и ближайшие бульварные газоны. При этом напомним, что происходило сие с памятником великому писателю, которого официальные власти «социально чуждым» не считали, всячески старались «приспособить» его творения к «задачам культурного пробуждения трудящихся масс» и даже, напомним, в 1924 г. повелели переименовать Пречистенский бульвар в Гоголевский.
В объятиях победителей. Впрочем, уровень культуры самих правящих страной вождей оказался таков, что вообще не сулил старинным памятникам легкой жизни. Особенно досталось церквям. Еще при Ленине, с его гимназическим аттестатом, где по всем предметам, включая Закон Божий, стояли круглые «пятерки» и только по логике «хорошо», храмы и монастыри стали превращать в клубы, склады и остроги. Последнюю трансформацию недоучившийся в духовной семинарии Сталин не только подхватил, но и придал ей невиданный доселе масштаб. Тем более, что сама логика утверждения личной власти и выбранная им модель «лагерного социализма» требовали все больше и больше застенков. В этом качестве на века сработанные здания монастырей и храмов большевистским вождям сразу приглянулись. В конце концов, их оголтелое стремление «залюбить» подданных «вплоть до высшей меры наказания» перекинулось даже на классиков ранга Пушкина и Гоголя. Их ожесточенно стали «советизировать» с помощью тотальных юбилейных мероприятий.
Поминки большой политической значимости. Официальное чувство исторического оптимизма и массовая бравурность в ту пору вообще перехлестывали через край. А уж утвержденные в ЦК ВКП(б) юбилеи прямо-таки утопали в цветах, речах и маршах. Была ли круглая дата связана с рождением или смертью чествуемого, особого значения не имело. Тем более, что на сталинском этапе социалистического строительства массовые расстрелы танцам, что называется, совсем не мешали. Так, в 1937-м — то есть в самый разгар Большого террора — страна с невероятным размахом «гуляла» на юбилейных мероприятиях по случаю 100-летия… смерти А. С. Пушкина. Такое же «жизнеутверждающее» мероприятие поджидало в 1952-м Гоголя. Правда, еще за тринадцать лет до этого, в 1939 г., все же отмечали 130 лет со дня его рождения. Однако и тому однозначно радостному событию предшествовало по крайней мере десятилетие, когда в обществе вновь оживились и пошли гулять по всей Москве слухи о странной смерти Гоголя и страшных тайнах его могилы в Свято-Даниловом монастыре. В середине 1920-х, например, больше всего судачили о том, что гоголевское тело в гробу лишено головы. Это даже нашло свое отражение в романе «Мастер и Маргарита», над которым в ту пору как раз работал Михаил Булгаков. Во всяком случае, некоторая аналогия в истории с исчезнувшей головой Берлиоза, отрезанной никогда, на самом деле, не ходившим вдоль Патриарших прудов трамваем, вполне в этой связи возникает.
Перепрофилирование по-советски. Новый, самый большой всплеск слухов соответствующие службы НКВД зафиксировали во второй половине 1931 г. За несколько месяцев до этого власти приняли решение закрыть Свято-Данилов монастырь. Его помещения понадобились для организации там более, по мнению властей, приличествующего историческому моменту учреждения. Формально оно называлось колонией для малолетних преступников. Но было таковым лишь с середины 1950-х. И вплоть до начала 1980-х гг., когда монастырь вернули Московской патриархии. А изначально и вплоть до конца сталинского правления служило приемником-распределителем НКВД, куда после ареста родителей свозили для дальнейшего распределения по сиротским домам детей репрессированных врагов народа.
В связи с «перепрофилированием» былого монастыря в многолетнее вместилище невероятного детского горя и слез, его некрополь, на котором в свое время отпевали лучших представителей российской аристократии, крупных деятелей культуры, ученых и прочих далеко не худших сынов Отечества, подлежал ликвидации. Исключение сделали лишь для нескольких могил. «Переводу» на Новодевичье кладбище подлежали останки А. Хомякова, его жены, Н. Языкова и, конечно, Н. В. Гоголя.
По вновь открывшимся обстоятельствам. За всеми троими члены специально созданной Комиссии по наблюдению за переносом могил прибыли на Свято-Данилов погост ранним утром 31 мая 1931 г. В ее состав вместе с представителями советской власти и, понятное дело, непременными сотрудниками НКВД, вошли также известные специалисты по русскому искусству (например, зам. пред. комиссии А. Федоров-Давыдов) и писатели (Ю. Олеша, М. Светлов, В. Лидин и др.). Странно, но сколько историки в наших особо режимных архивах не искали, никаких документов, кроме коротенького акта с самыми скупыми сведениями о перезахоронении, подписанного членами комиссии, ничего не обнаружили. Причем, что касается могилы Гоголя, в нем не оказалось даже полагающихся по процедуре сведений и фотоснимков. Ну, хотя бы с фотографиями и беглым описанием, как это было сделано в отношении захоронений Языкова и Хомяковых. Один лишь долго пролежавший без движения в архиве, коротенький текст на пожелтевшей от времени бумаге. А в нем из по-настоящему значимого первая фраза о том, что, начавшись с раннего утра, работа затянулась до позднего вечера. Далее в объяснении следовали некие, в чем-то совпадающие с аналогичным документом 1909 г. и все же достаточно неожиданные для комиссии детали. Например, что копать пришлось гораздо глубже, чем предполагалось. А потом, когда рабочие добрались до прочного кирпичного склепа, им долго не удавалось найти в него вход. В связи с чем пришлось потратить много времени на подкопку к нему со всех сторон. Когда же цель все-таки была достигнута, работу пришлось внезапно приостановить. По какой причине, что за картина открылась перед членами комиссии по вскрытии гроба и чего или кого они ждали добрых три или даже четыре часа — об этом в документе не было ни слова. Лишь смутный намек на ожидание каких-то указаний сверху по вновь, как пишут в следственных делах, открывшимся обстоятельствам.
На каждый роток не накинешь платок. Эксгумация возобновилась лишь ближе к вечеру. А рано утром 1 июня обнаруженные при вскрытии могилы Гоголя останки перенесли в грузовик и отвезли на кладбище Новодевичьего монастыря, где они, преданные земле, находятся по сей день. Тогда же по тому же адресу отправили надгробную плиту, аксаковский камень и решетку работы Н. Андреева. Крест сразу выбросили. А все остальное использовали для оформления нового надгробия. Скромненький отчет комиссии отнесли к документам, содержащим государственную тайну. Ну а членам комиссии заткнули рот подпиской «о неразглашении». Однако не зря народная пословица гласит, что на каждый роток не накинешь платок. Та же народная молва дополнила старые сведения новыми. Оказывается, при вскрытии могилы Гоголя обнаружилась жуткая вещь: писатель лежал так, как будто пытался сдвинуть крышку гроба и выбраться из него. При этом добавляли даже такую деталь: все стенки гроба изнутри были исцарапаны ногтями. Словом, получалось, что совсем не зря боялся Гоголь, что будет похоронен заживо, в состоянии летаргического сна…
По секрету всему свету. Особую лепту в эти полные противоречий и мистики свидетельства внесли некоторые члены комиссии. Ну, как же! Они ведь были очевидцами! Спасибо, что при этом хотя бы бедную гоголевскую голову обнаружили! Писатель Владимир Лидин в лекциях студентам Литературного института доверительно рассказывал, что собственными глазами видел скелет с черепом. Но, правда, «повернутым набок». Про «череп Гоголя, с остатками светло-каштановых волос» якобы вспоминала и специалист по московским кладбищам Мария Барановская. В пересказах ее повествование самое трогательное. Потому что она не только его лично видела, но и брала в руки. При этом не удержалась — расплакалась. Да так горько, что присутствующий при эксгумации представитель органов даже посочувствовал: вот-де как «вдова убивается»! Впрочем, некоторые слезу отнюдь не роняли. Скорее, наоборот, деловито «запасались сувенирами». Один взял себе на память фольгу из гроба, другой — фрагмент гоголевского ребра. Лидин в своих воспоминаниях простодушно писал, что «позволил себе взять кусок сюртука Гоголя, который впоследствии искусный переплетчик вделал в футляр первого издания «Мертвых душ». И даже не без ложной скромности завершил свое признание фразой: «Книга в футляре с этой реликвией находится в моей библиотеке».
Под вечным присмотром. Понятно, что самому Гоголю противостоять этому мародерству было затруднительно. Хотя кое-кого он, если можно так выразиться, косвенно осадил. Рассказывали, что директор Даниловского кладбища Аракчеев якобы стащил из могилы Гоголя его еще при жизни сильно ношенные, а теперь и вовсе истлевшие ботинки. Уже через несколько дней он в страшном смятении прибежал к другому «черному поисковику», писателю Лидину. И с ужасом поведал, что по ночам к нему — ну совсем как бедный обкраденный Башмачкин из «Шинели» — стал наведываться призрак Гоголя и требовать вернуть похищенную обувь. Оба долго судили-рядили, что делать. И придумали тайно прикопать эти ботинки в новом месте захоронения писателя на Новодевичьем кладбище. После чего призрак сразу утихомирился и оставил Аракчеева в покое. Конечно, эта история, совершенно в стиле Булгакова, была очередной легендой. Но только совсем не легенда, а факт, что так и не расставшийся со своей «сюртучной добычей» член правления Союза советских писателей Лидин счастливее от этого не стал. Жизнь прожил долгую, но непростую. И в почтенном возрасте 85 лет оказался на том же Новодевичьем кладбище, в том же ряду и буквально через три могилы от места перезахоронения Гоголя. Оказался, так сказать, на всякий случай под вечным у того «присмотром». О том, чтобы и остальным современникам жизнь не показалась медом, позаботились уже лично товарищ Сталин, а также ответственное перед ним за «всесоюзный присмотр» НКВД.
В руках бойцов невидимого фронта. Дело в том, что ближе к 1939 г. и юбилейным, напомним, торжествам по случаю 130-летия рождения Гоголя вся мистика и слухи в связи с захоронением и перезахоронением начали раздражать не кого иного, а лично товарища Сталина. Современные литераторы уже были им «построены» и сбиты в «стройные ряды» Союза советских писателей. Теперь с помощью юбилеев следовало туда же посмертно подтянуть и живших до революции классиков. А тут, как назло, вокруг личности одного из наиболее ярких — Гоголя — который год крутилось сарафанное радио. Разносимые им дикие слухи, особенно в среде творческой интеллигенции, приобрели совершенно недопустимый размах. Неудовольствие вождя в руководстве НКВД распознавали немедленно. Однако в данном случае завозились. И к выполнению задания практически приступили лишь незадолго до юбилея. Очень уж сильно был в те годы задействован аппарат на массовых репрессиях. Да и собственные начальники, исчерпав, согласно сталинской методе, себя на столь хлопотной работе, только в период 1936 — 1938 гг. менялись дважды. Учитывая, что и Ягоду, а затем и Ежова на тот свет отправляли вместе с их лучшими исполнителями, наркомат буквально захлестывала кадровая чехарда. Словом, руки до великого писателя у этой нешуточной организации по-настоящему дошли лишь при следующем сменщике — Лаврентии Берии. Именно при нем делу с грифом «совершенно секретно» и под названием «О смерти и перезахоронении писателя Николая Васильевича Гоголя» был дан настоящий ход.
Первое «дело врачей-отравителей»? Понятно, что если бы не срок давности, то та часть дела, которая касалась странных обстоятельств смерти Гоголя, в ведомстве Лаврентия Берии имела бы все шансы потянуть на пресловутую антисоветскую статью 58. Впрочем, у следователя Анохина и так явно маячили перед глазами материалы знаменитого — полностью, как потом вскрылось, фальсифицированного — процесса 1938 г. над «Антисоветским правотроцкистским блоком». На процессе один из фигурантов дела, бывший ближайший сотрудник Ягоды некий Буланов, «чистосердечно показывал», что «по поручению своего шефа пытался отравить его будущего сменщика Ежова раствором ртути», который, якобы распрыскивал из пульверизатора в кабинете жертвы. Это «признание», которое, как было установлено позже, с первого до последнего слова придумал сам Ежов. Оно циркулировало тогда в обществе в одном «пакете» с разнообразными гоголевскими слухами. К тому же лечившие в свое время писателя врачи действительно давали ему каломель, очень модный в середине ХIХ в. медицинский препарат, содержащий хлорид ртути. Углубившийся в обстоятельства последних гоголевских дней Анохин это знал. Словом, версия об отравлении великого русского писателя врачами обещала стать «богатой». Тем более и все симптомы «ртутного отравления» совпадали…
Сенсация на докладе у начальства ГБ. Воодушевленный Анохин обратился за помощью в секретную лабораторию НКВД, где экспериментировал на приговоренных к расстрелу врагах народа полковник медицинской службы Майрановский, самый большой тогда специалист по умерщвлению людей с помощью ядов. На этот раз опыты ставили на мышах. Первой каломель скармливали несколько дней подряд. Вторую угостили только раз. Первая мышь скоро сдохла. Вторая совершенно не пострадала. Так подтвердилось, что для отравления каломелью ее нужно вводить в организм многократно. Но Анохин из записок лечивших Гоголя медиков знал, что препарат больному давали всего один раз. Причем тогда, когда тот, по существу, уже умирал. Словом, версия лопнула. Осталось уповать на успешное продвижение хотя бы той части дела, которая касалась странных открытий, сделанных при перезахоронении. И тут Анохин действительно родил настоящую сенсацию. Вызванный в ноябре 1938 г. к начальству доложить первые результаты расследования он вдруг сообщил, что Гоголя действительно могли похоронить заживо.