Мужчины: Маркин Игорь
№7(37), июль 2008
Ева Васина
Основатель первого частного музея современного искусства в России рассказывает о своем любимом деле.
Игорь, расскажите, как Вы купили самую первую картину?
Первую картину я приобрел пятнадцать лет назад. Мне было 25, и я даже не предполагал, что стану коллекционером. Картину я купил, чтобы просто закрыть дырку в стене, а сейчас она висит в музее.
Помимо денег, чем должен обладать человек, чтобы реализовать такие амбиции — открыть частный музей актуального искусства?
Человек должен родиться коллекционером. Это такие особенные люди, они всю жизнь что-то собирают. Кроме того, нужно, конечно, любить искусство.
Вы, получается, родились коллекционером?
Да, конечно.
А почему же в 25 лет не подозревали об этом?
Я не знал, что буду серьезно заниматься коллекционированием произведений современного искусства, но постоянно что-то собирал.
Вы много ездите по зарубежным ярмаркам. Как там воспринимают русского коллекционера, да еще и владельца музея?
Отношение хорошее, потому что мы для них — клиенты. Еще лет пять назад на Базельской выставке русских почти не было. Представьте: несколько десятков тысяч посетителей, среди которых — только десять русских. А сейчас ситуация изменилась: русская речь слышна везде. Например, в Венеции, на площади Сан-Марко — не успели мы с Маратом Гельманом сесть за столик в кафе, уже через час вокруг нас собралось человек двадцать.
Кстати, наши галеристы и музейщики как к Вам относятся?
С галеристами у нас нет конкуренции, потому что в Art4.ru картины не продаются. А среди музеев наши главные конкуренты — Третьяковская галерея и музей Церетели на Петровке. А Третьяковка — это серьезный конкурент, потому что в Москве только в трех местах проходят постоянные выставки современного искусства, и наш музей среди них. Но я считаю, что наша коллекция лучшая.
С директором Третьяковки общаетесь?
Нет. У нас есть отношения с Андреем Ерофеевым, заведующим отделом новейших течений, а с директором — В. Родионовым — нет. Мне кажется, что он не тот человек, который должен стоять во главе Третьяковки. Он чиновник старого формата, а для продвижения современного искусства все-таки нужно новое сознание. Поэтому ни я ему не интересен, ни он мне. Но мы постоянно даем им какие-то работы для выставки и берем у них. Вот сейчас планируем попросить работы Леонида Пурыгина.
А какие отношения у Вас с Церетели?
Я общаюсь с Василием Церетели, директором музея. Он очень активный и умный человек. Я не люблю творчество его папы, но только творчество. При этом я с уважением отношусь к самому музею. А галерея на Пречистенке — отвратительное место, все творчество папы нужно собрать и на дальний склад увезти, а памятники демонтировать. Весь этот ужас надо убирать. Причем в Москве чудовищная ситуация — как сговорились друг друга поддерживать: чем хуже художник, тем больше у него шансов ставить свои памятники на улице. Например, Бурганов (его музей около Арбата) или тот же Церетели.
Почему сложилась такая ситуация?
Это своеобразная мафия, еще со времен «совка». Не повезло Москве. Очень плохой вкус у тех, кто принимает решения.
Вы, как идеолог, должны вести какую-то работу в этом направлении…
Работа ведется. Однажды мы даже урну поставили — для сбора денег на демонтаж памятников Церетели. Собрали достаточно приличную сумму, кстати.
А куда дели деньги — памятники-то стоят?
Деньги потом пропили, потому что на демонтаж памятника денег не нужно. Наоборот, можно сдать его в металлолом, а на этом еще и заработать. Это была акция, чтобы привлечь внимание.
Власти не обеспокоились тем, что в центре Москвы готовится демарш по сносу «любимых» памятников?
Было много публикаций в прессе, но конкретную реакцию властей я не знаю. Я вообще стою в стороне от власти. Мы занимаемся искусством, и демарши против плохих памятников — это тоже искусство.
А хорошие памятники есть в нашем городе?
Был хороший памятник Дзержинскому на Лубянке, его снесли во времена путча. И мне было очень жаль, я видел, как его сносили. Мы туда хотели поставить памятник Ельцину — аморфную фигуру-чудище, автор Д. Каварга. Но власти нам отказали, заявив, что должно пройти десять лет после смерти героя, прежде чем можно будет поставить ему памятник. У нас есть два эскиза, победившие в конкурсе, макеты стоят в музее, и мы подождем десять лет. Второй памятник, который мы планируем поставить во Франции, создан Ростаном Тавасиевым и символизирует эпоху Ельцина. Скульптор выбрал интересный образ: зайчик расшатывает колонну, с нее падает кувшин, и не понятно, то ли он держит колонну, то ли расшатывает. Зайчик как раз символизирует Ельцина.
Игорь, судя по тому, что Вы тратите собственные деньги на русское искусство, а не зарабатываете на нем, вы — патриот и любите Россию?
Да, я люблю Россию, русский народ, нашу речь. Да, я патриот… (задумчиво). Как Дима Билан (смеется). Он, кажется, добыл победу для страны на конкурсе Евровидение?
Судя по всему, Билан Вам не нравится. А какую музыку Вы слушаете?
Я меломан с 20-летним стажем, у меня большая коллекция на виниле. Из наших я сейчас слушаю «Ленинград».
Почему именно на виниле — это ностальгия?
Да, ностальгия. По прошлым годам, по 20-летию своему. Тогда была легкость, а сейчас, конечно, стало тяжелее. Наверное, поэтому я и открыл музей — уникальные проекты делают жизнь интереснее, появляется азарт, легкость. Сейчас я общаюсь совершенно с другими людьми — коллекционерами, художниками.
Вам сложно, наверное, совмещать бизнес и творчество?
В том-то и дело, что бизнесом я почти не занимаюсь. Мне как раз сложно заниматься им, особенно, когда он требует моего присутствия.
Не боитесь, что Ваша серьезная бизнес-структура развалится?
Может развалиться, но пока работает. Это достаточно крупный бизнес, поэтому может и без меня существовать. Есть же технологии, системы управления, позволяющие выстроить эффективную работу.
Один олигарх в интервью сказал, что не может оставить свой бизнес даже на месяц…
Это позиция трудоголика, и я подозреваю, что он трудоголик. Этот человек хочет все контролировать, боится делегирования полномочий. Но есть и другие методы работы, я, наоборот, стараюсь максимально выходить из бизнеса. Конечно, я чувствую, что это несет большой риск.
Значит, Вы рискуете во имя искусства?
Во имя жизни. Искусство, конечно, играет в моей жизни важную роль, я его люблю, но если я стану заниматься оперативным управлением бизнеса, то будет сложно жить вообще. Я знаю, есть такие люди, которые не могут выйти из раскрученного бизнеса, они становятся его заложниками. При этом у них уже нет примитивных целей — поесть, одеться, купить квартиру-дачу — они уже достигли их, а более глобальных еще не поставили, и получается замкнутый круг. И ради чего работают эти люди — непонятно. В какой-то момент более толковые останавливаются и думают, что делать дальше. И у меня этот вопрос возник года три назад. Тогда я стал задумываться.
Был некий кризис?
Это можно назвать кризисом, но на самом деле это нормальный процесс. Кризисом для меня будет скорее равновесие, когда все работает и мне уже ничего не надо, и все якобы достигнуто. Создавать изменения, меняться самому и менять мир вокруг — это для меня норма.
Почему Вы открыли именно музей? С галереей риска было бы меньше…
Приятно быть первым и практически единственным. И мне повезло, потому что за последние сто лет частные музеи не открывались. Наш музей — первый после Щукина. Поэтому, видимо, я создал музей, а не галерею.
В таком случае, ваш бизнес должен быть очень успешным, потому что от него зависит и процветание музея.
Да, от бизнеса зависит и музей, а это дело затратное. Может быть, начнется процесс, когда бизнес не будет приносить денег, и тогда придется продавать по одной картине. Но пока я только приобретаю.
Ваш кумир — Павел Третьяков — собирал только русское искусство. А Вы сказали, что намерены переключаться и на зарубежное, потому что в русском вам уже все ясно. Означает ли это, что русский художник стал слишком предсказуем для Вас?
Дело в том, что западное искусство более разнообразно, там больше талантов. Если смотреть с точки зрения мировой ситуации, Россия занимает только пять процентов всего рынка. Конечно, коллекционирование произведений западного искусства требует особых вложений, подготовки, времени. Но я все равно намерен постепенно развивать это направление. Уже приобрел несколько работ.
Намного ли дороже работы западных художников?
Сейчас уже нет, цены практически сравнялись. Раньше были дороже на порядок. Сейчас, если брать восходящих звезд — сорокалетних художников, цены начинаются от десяти тысяч долларов и доходят до ста и выше.
Благодаря чему выросли в цене наши художники?
Прежде всего, благодаря внутреннему спросу на современное искусство, деятельности аукционов, которые вывели из подполья их работы и сформировали легитимные цены. Раньше работы продавались по схеме «дилер — покупатель», и ценообразование было неясным, закрытым. Сейчас создается цивилизованный арт-рынок. Кстати, некоторые работы русских художников по стоимости во много раз превысили западные аналоги. Например, за десять миллионов долларов продана работа Н. Гончаровой. Это своеобразный рекорд.
Скажите, какие тенденции наблюдаются в современном искусстве?
Понимаете, если раньше были школы — импрессионизм, постимпрессионизм и так далее, то сейчас главная тенденция — быть отличным от всех, не принадлежать ни к какой школе. Если художник оригинален, создает собственное направление, значит, это хороший художник. Если говорить о русском искусстве, то это уход от русскости, национальных признаков и утверждение собственной значимости среди мировых имен мастеров визуальной эстетики. Русскость уже не работает — либо ты звезда на мировом уровне, либо локальный художник, и не можешь претендовать на мировое имя. Например, среди наших художников самые известные — Эрик Булатов и Илья Кабаков. Но Кабаков сделал себе имя как раз на советской эстетике, он же ее и исчерпал.
Кстати, Вы не боитесь, что лет через пятьдесят некоторые известные работы в Вашем музее перестанут быть актуальными?
Музей на то и музей: в нем не должно быть чисто актуальных вещей, и тем он отличается, допустим, от выставки «Арт Москва». Там все актуально, а в музее я выставляю то, что уже вошло в историю. И это нормально, нам не нужно гнаться за «Арт Москвой». Все же я стараюсь приобретать шедевры, которые актуальности не потеряют. К примеру, есть работы, в которых зафиксировано некое творческое открытие, но сделаны они плохо. А я покупаю такие картины, глядя на которые, посетитель, даже если и не поймет, что в них зафиксировано открытие, все равно получит эстетическое наслаждение.
Для того чтобы собирать такую цельную коллекцию, нужно обладать отличным вкусом. Как Вы его воспитывали в себе?
Я много общался, читал, смотрел. Сначала ничего не понимал, а потом стал разбираться. Надо просто больше смотреть. Первый художник, с которым я познакомился, был Эдуард Гороховский. Он объяснил мне какиет-о простые вещи, которые я, из-за отсутствия художественного образования, просто не понимал. Например, сначала я не коллекционировал графику, но он мне сказал, что есть принципиальная разница между графикой и живописью, это разные техники. Живопись пишется медленно, а графика схватывает мгновение. Теперь я очень люблю графику и собираю ее.
Что еще Вам нравится?
Меня восхищает древняя икона до семнадцатого века. Это фантастические работы, в них поражает условность изображения — архитектура, лица, фигуры. Они не естественные, а именно условные. Это искусственно созданный мир, его нет на самом деле. Гениальный художник тем и отличается от посредственного, что создает собственный мир. Очень люблю русских пейзажистов — Саврасова, Левитана, Куинджи. Конечно, не мировые имена, но это серьезная школа. Сезанн мне интересен, импрессионисты вообще.
Игорь, первого июня исполнился год Вашему музею…
Да, и пока мне все нравится. Все получилось. Случилась масса интересных событий, в том числе неожиданных. Например, выставка Д. Краснопевцева, Т. Новикова, Б. Михайлова. Получилось даже больше, чем мы планировали. С точки зрения искусства я очень доволен.
И все же, наверное, требуется серьезная работа по привлечению публики?
Это сложный вопрос. Борьба за внимание публики отнимает все ресурсы. Но я до сих пор не могу понять: нужно ли это? Мы делаем какие-то скандальные проекты, fashion-показы и, естественно, проводим типично музейные выставки, организуем издание книг к выставкам. Уже сегодня наши проекты расписаны до мая следующего года. Но это требует больших усилий, финансовых затрат, затрат моего времени, времени сотрудников. Все получается, но не так просто. У нас восемь человек в штате, команда небольшая.
Вы считаете, публику нужно воспитывать?
Нет, я не воспитываю публику. Это не наше дело. В Москве достаточно воспитанной публики, и поэтому она сюда приходит. В «Ночь музеев», к примеру, здесь были толпы народа, давка до шести утра. Но ничего не повредили, то есть люди пришли очень приличные. Их нужно не воспитывать, а показывать им что-то интересное. Однако проблема в том, что музей маленький, нужно в десять раз больше.
У Вас уже есть планы на этот счет?
Да, есть. Увеличить площади музея невозможно, но есть несколько путей, по которым мы пойдем в ближайшие годы. Один путь магистральный и наиболее оптимальный — получить в Москве площадку под музей. Не знаю, созрели власти или нет. Посмотрим.
Музей на деньги государства?
Нет, только площадку, а деньги мои. А второй путь — сделать музей за городом. Третий путь — можно Мавзолей переделать под музей, а Ленина оставить в уголке где-нибудь. Там места много.
А Вы уже предлагали эту смелую идею?
Нет еще, потому что для того, чтобы заняться реализацией хотя бы одного варианта, нужна энергия. Я хочу пригласить архитектора Юрия Авакумова, он может сделать уникальный проект музея, который затмит любой Гуггенхайм.
Почему у Вас сил-то нет, вроде занимаетесь любимым делом?
Потому что здесь нужны силы на другое — на административную работу. Нужно ходить по чиновниками, объяснять им для чего нужен музей современного искусства. Но в Москве такая продажная система, что даже за взятки это может длиться годами. А взять и построить музей очень сложно.
Наверное, нужно лоббировать свои интересы? Кто у Вас там в правительстве? Вот Вы их подкармливаете, а они Вам не помогают.
Нет, я, конечно, никого не подкармливаю, но было бы неплохо так сделать — заснять на камеру и потом шантажировать (смеется). А вы как думали? Мир искусства очень жестокий, когда все стало стоить миллионы, тут уже другие отношения пошли. А если серьезно, я думаю, должен смениться Лужков, кто-то помоложе придет на его место. Кстати, сейчас новый министр культуры Александр Авдеев, адекватный человек, разбирается в искусстве и поддерживает новые проекты. Хорошо, что Соколова наконец убрали, он, конечно, был совершенно некомпетентный товарищ. И идти к нему, говорить о поддержке было бы совершенно бесполезно, потому что он считает современное искусство порнографией. Представляете? И мне просто неприятно было бы с ним общаться, доказывать, что это все же не порнография.
Может быть, Вам тогда стоит с кем-то объединиться?
Ну, если появятся силы, то можно будет попробовать. Вообще, я думаю, что это вопрос случая — зашел сюда, например, президент Медведев, мы с ним попили пиво, поговорили и решили делать музей. А специально пробиваться к нему на прием я не буду. Я независимый человек, и просить у кого-то мне не хочется.