Мужчины: Кушанашвили Отар
№4(47), апрель 2009
Андрей Брушлинский
Писать что-либо от себя об одном из самых известных журналистов конца XX — начала XXI века в нашей стране Отаре Кушанашвили довольно глупо. Он человек, который на сто процентов мог бы воспользоваться фразой Владимира Маяковского: «Я сам расскажу о времени и о себе». Так что не будем отвлекаться на предисловия. Скажу только, что разговор наш состоялся перед фотосессией под названием «Нам насрать на кризис».
На фото: Кушанашвили Отар
Если рассматривать вас как коктейль, то сколько частей в этом коктейле, именуемом Отар Кушанашвили, составят азарт, кураж и эпатаж?
Если бы я отвечал на такой вопрос еще два года назад, то я был бы состоящим из двух ингредиентов в чистом дистиллированном виде. 50 процентов — азарт, 50 процентов – кураж. Я был пареньком без намека на рациональность еще два года назад. Учитывая моменты, как малодушные артисты говорят, взросления, — а я говорю в буквальном смысле: «старения» и иллюзорное «мудрение» — прошу прощения за плохой неологизм — то теперь я должен с поправкой на 2009 год ответить так: азарт — 40 процентов, кураж — 40 процентов, но, к сожалению большому, прибавилось то, что рождает оба этих ингредиента: 20 процентов теперь — это холодный расчет. Я не горжусь этим. Я был человеком спонтанным всю свою жизнь. Я полагался на то, что влюбляюсь, интегрируюсь в любое пространство. Теперь мне приходится просчитывать все. И это не есть хорошо, учитывая: а) мои грузинские хромосомы — я должен быть вольным и неуправляемым, как ветер; б) сыном каких великих родителей я являюсь. Так что то, что во мне появилось рациональное начало, меня огорчает, но это неизбежно. В Москве мне — человеку с одиозной репутацией — без рационального начала не прожить. И, увы, азарт и кураж отступили на второй план.
Вы стали известны благодаря знаменитой программе «Акулы пера». Именно там был такой взлет, подъем, но также благодаря публикации в газете «Новый взгляд». Что изменилось за прошедшее время, как изменился Отар Кушанашвили в личном плане?
Это еще один вопрос, который провоцирует болезненную реакцию. Я до сих пор, общаясь со многими людьми, получаю сентиментальные вербальные упаковки, в которых центром значатся тяжеловесные «Акулы пера». Это была программа откровенно юмористическая для меня. Я никогда не думал, что «войду в историю» с помощью программы «Акулы пера». Для меня это был experience (опыт — прим. автора), под названием «познакомиться абы с кем». Я дурака валял на съемках откровенно и не понимал, что, как всякий осваивающий профессию человек, не зная об этой профессии ничего (а я был из Тбилиси и не знал об этой профессии ничего из того, что знаю теперь, и это плохо, что я теперь знаю о ней все), я бесшабашно рубил шашкой налево и направо. И когда мне напоминают про «Акул пера», это вызывает бесконечно сентиментальные ощущения. Но мне очень-очень много лет, у меня шестеро детей, каждый из которых целая вселенная… Я похоронил маму, похоронил множество друзей, среди которых были люди талантливее меня, даже в «Акулах пера», и, оглядываясь назад, я проникаюсь каким-то самоуважением.
И что бы сейчас ни говорили о том, что это была кульминация карьеры, — я постарел, но не утратил ничего из юмористического отношения к жизни и веры в себя, но теперь эта вера в себя помножена на горькое знание жизни. Тогда с 1992 по 1998 годы, когда Иван Демидов взял меня на работу, я был пареньком в розовых очках. Теперь я знаю все о жизни, все самое плохое, но при этом остался, надеюсь на это, хулиганистым парнем. В личной жизни — статистика говорит сама за себя. Я разведен, увы. Потому что у нас, у всех, портится характер с годами, и тут гордиться нечем. И я бываю отвратителен в своих проявлениях, и мать моих детей ушла от меня, будучи обремененной этим несносным характером. И если говорить начистоту, я понимаю, почему я в разводе. Второй раз на это я не решусь. Я не из тех парней, которые ищут свою судьбу второй раз, третий, четвертый. Я жениться уже не буду. Теперь у меня дети. Я их должен поставить на ноги. И теперь у меня журналистика на втором плане. Были «Акулы пера», а теперь дети. Там и тогда я резвился, а с детьми не очень порезвишься. Никогда не думал, что стану одним из тех парней, которые будут днями и ночами думать, как бы дети не голодали. Но я стал таким. И это меня радует.
А нынешний кризис как-то отразился на внутреннем содержании, на этом ощущении «чтобы дети не голодали»?
Он отразился ровно в той степени, в которой я, будучи бездумным (не в высшей степени бездумным, но бездумным), раньше не предполагал такого поворота судьбы. Мы все думали, что более-менее стабильное положение вещей, которое на время установилось, будет сопровождать нас до последнего издыхания. И в этом я совершил большой промах. И, конечно, кризис ощутим потому, что ни у кого из публичных людей такого количества детей, как у меня, не будет никогда, потому что я не останавливаюсь на этом (улыбается). А серьезно, положение стало в десять раз тяжелее, чем было. Но при этом я терпеть не могу людей, стонущих и ноющих слева и справа. Если уж даже люди, обворовавшие свою страну, идут в Кремль с протянутой рукой — это постыдное зрелище, когда миллиардеры говорят, что им плохо живется. Я рассматриваю себя в контексте их попрошайничества и знаю, что никогда ни к кому не пойду попрошайничать. Это можно назвать гордостью, можно гордыней… Но я настолько уверен в себе, что точно знаю, что преодолею трудности не просто с блеском, а еще отрину какие-то отвратительные качества в себе и выйду из этого чистилища более сильным. Не могу сказать — обаятельным, наверное, характер станет еще тяжелее в этой битве за выживание, но я спасу семью.
И с горем пополам, опаздывая по календарю, но я выполню все обязательства. Я вообще не вижу смысла, особенно в таком жанре как интервью, людям более-менее «селебрити» жаловаться на то, как больно ударил кризис. Я переехал в квартиру в Медведково. Живу в окружении рабочих людей. Этот район был забытый богом и до кризиса, а теперь там живут люди, которые никому не нужны, даже своему государству. В семьях царит плохая атмосфера — люди ссорятся. И вдруг в подъезде у них появляется лучезарный Кушанашвили, люди смотрят на меня с надеждой, думаю, что если я еще начну жаловаться на жизнь, то все… Они меня спрашивают, почему я туда переехал? Чтобы сэкономить деньги на квартире, оплачивать счета моим семьям (а их не одна) и чтобы позаботиться о колледже для моей дочери. В этом нет ничего героического, я должен был это сделать. Я живу в однокомнатной холостяцкой квартире, и мне в голову не придет, что это меня унижает. Просто ты должен делать то, что ты должен. Забудь про себя, про свои хит-парады — живи, работай и делай так, чтобы близкие не почувствовали этой разницы. И я думаю, что все люди «с мозжечком» переживут кризис — с большими потерями, но переживут. А люди «без мозжечка» с большими потерями сдохнут в огне этого чистилища.
Вы медийное лицо, вас можно видеть везде в качестве гостя, но при этом никто до конца не понимает, что вы делаете сейчас? Чем вы зарабатываете на жизнь? На вопрос можно не отвечать.
Я отвечу. До позапрошлого года, еще задолго до кризиса, я возбранил себе быть конферансье. Не потому, что я настолько глуп, чтобы отказаться от того, чем я зарабатывал. Конечно, я зарабатывал тем, что был тамадой, – ни телевидением, ни радио — они только порождали востребованность. Я вдруг понял, что мой лексикон, которым я могу оперировать, уже никому не нужен. Пришли новые люди, которым нужно уступить дорогу. Таким, как они, я быть не умею. Когда я хожу на съемки «Comedy-club», то понимаю, почему они самые популярные люди и одни из самых богатых в этом бизнесе. У меня нет ни грамма зависти к ним, потому что я осознаю, что эта стилистика сегодня востребована. И я отошел в тень, сказал сам себе, что не могу больше этим зарабатывать. Я другой и не вписываюсь в общую стилистику. Я могу ругаться матом, могу как угодно, но теперь моя большая семья смотрит все мои выступления, и мне нельзя быть таким же оголтелым, как в прежние времена. И я отошел. Теперь я работаю все больше в рамках интернета. Я появляюсь на телевидении только гостем, потому что то, что я хочу вести, мне никто не даст вести. Надо относиться к этим людям без ненависти, а отчетливо понимать, что такой ведущий, как я, не может быть востребован в силу его затейливости. Я мыслю себя человеком, не приспосабливающимся в смысле ведения авторских программ. Не шоу-бизнесовую программу, которую я предлагал поручить мне, мне не поручит никто. Ибо одиозная репутация, которую я слагал сам себе, сделала так, что «за что боролся, на то и напоролся». Никто теперь не простит мне того, что было.
Теперь я хожу на телевидение только как гость. Это не доход. Я работаю в интернет-проекте «Реалити Girl». Мне все пеняют, что это слишком локальный проект для моего масштаба. Не бывает локальных проектов. Бывает слово Работа с большой буквы. Так что основное предприятие у меня «Реалити Girl». И деньги я зарабатываю по чайной ложечке на разных интернет-порталах. Я подписал контракт с журналом «Папарацци»: с журнальным вариантом и с интернет-вариантом. И теперь, забыв про самолюбие и гигантоманию, я во многих местах, преимущественно интернетовских, по копеечке собираю деньги и потом не с таким аппетитом, как раньше, распределяю. Я пишу колонки. Они требуют еще больше дисциплины, чем в прошлые годы. Теперь у меня понедельник под одно дело, а среда целиком посвящена «Реалити Girl», я не смешиваю одно с другим. А все колонки я пишу в выходные. За неделю в моей жизни происходит больше событий, чем у Уго Чавеса (улыбается) за год. И я думаю, что за насыщенность собственной жизни я должен благодарить небеса и родителей, за возможность антигрузински уметь собираться, мобилизовываться, писать по восемь статей в день, потом приезжать сниматься и т.д. Так что основной вид деятельности — «Реалити Girl», все остальное я раздробил на локальные участки. Зарабатываю деньги в разных местах. В сумме это получается не то, чего я бы хотел, но теперь у нас ни у кого не получается. И так будет еще долго. Поэтому я любую работу считаю за подарок судьбы. Но на сцену я выходить, понимая свою неуместность, уже не буду.
Возвращаясь к теме азарта, вы с таким же азартом беретесь даже за самую маленькую работу? Или это работа ради денег?
С еще большим. Возвращаясь к первому ответу: мне хватает пяти минут, чтобы сказать, что это просто работа. Но когда ты, приказав себе, берешься за нее, после рационального просчитывания, появляется невероятный азарт. Я вернулся к писанине много лет спустя. И сейчас она доставляет мне больше удовольствия, чем даже когда я писал в «Новом взгляде» Евгения Додолева. Оказывается, у прошедших лет есть один плюс — я соскучился по писанине. Я соскучился по деепричастным оборотам.
Это очень интересно. Вы же всегда придумывали неологизмы, и потом, вы всегда во всех интервью подбираете нужные слова, эпитеты. В этом смысле «писанина» дает больше простора?
Конечно. Я ненавижу себя во время публичного словоизвержения, потому что не так строю предложения, не так конструирую, как на бумаге. На бумаге, хоть я и пишу очень быстро, у меня есть возможность перед самим собой щегольнуть. Перед публикой появляется предательская мысль: как бы упростить, чтобы потом не получить нагоняй за излишнюю барочность стиля. Конечно, писанина дает больше. Я шлифую мастерство в смысле выпендрежа. Я очень люблю людей «выпендрежно» пишущих, их очень мало осталось. Раньше был Александр Терехов из более-менее молодых. Леонид Жуховицкий — его последнюю статью я читал в «Литературной газете» — сдулся. Я так был разочарован. Когда он работал в «Комсомольской правде», я не читал, а пожирал глазами его прозу. Я заучивал его метафоры, чтобы потом перед девчонками щегольнуть. Из писателей, которые подтолкнули меня к возвращению к писанине, — Сергей Гондлевский. На мой вкус, самый великий писатель из ныне живущих в России.
Его книжки издаются крошечными тиражами, но любой, кому я давал его книжку, говорили мне спасибо. Это блистательный стиль, не имеющий равных. И, конечно, ни в какое сравнение не идет с тем лепетом, который я вынужден в силу контрактных обязательств и так далее изрекать в микрофон или во время фатов. Это слово противномне со дня его основания и внедрения в лексикон. Я должен отвечать во время чата таким образом, чтобы меня не упрекали в зауми, а я не могу неумно отвечать. И мне все пеняют со всех сторон, что я выделываюсь. Говорят: «Ты просто ответь — да или нет». Ну не могу я так. А в писанине, когда я ни с кем не пикируюсь, позволяю себе все. И это невыразимо. Поскольку я еще утренний паренек. Если мне по моему обыкновенному расписанию, независимо от того, во сколько я приехал домой, в 7 утра встать, положить листочек и начать писать — я пишу. Посмотреть со стороны — я умалишенный, душевно нездоровый человек. Я смеюсь, ругаюсь. Если кто-то застанет меня врасплох в этот момент, скажет, что я безумец. Вот чему радоваться в 7 утра? Хорошему началу статьи, например. Нормальный человек этому радуется? А тут появляется камера — и я уже другой человек. Я думаю нуждами множественных продюсеров, кроме продюсера в «Реалити Girl», которая говорит: «Еще умнее, еще умнее». Я уже и сам начинаю думать, что надо проще, но не могу.
Что за проект, который завернули, который не был связан с шоу-бизнесом?
Он был про детей. Учитывая мой опыт, какой-никакой, но далеко не шуточный, наблюдать, как каждый день дети меняются и растут. Я думал, что в таком качестве меня никто не видел, что я был бы интересен по-новому. Предполагалось, что в этом проекте не будет детей знаменитостей, моих друзей, наоборот, дети из обычных русских семей, эсэнгэшных семей, да из любой точки земного шара. Программа была готова к выходу в свет, но 8 августа прошлого года началась война между Саакашвили и всем остальным прогрессивным человечеством (будем грубо формулировать), и программа была приостановлена. И первая причина ее притормаживания — что моя фамилия также заканчивается на «швили». Люди сказали: «Попридержи это в столе». А потом, когда операция «по принуждению к миру» была завершена, я не знаю судьбы проекта, но мне было до слез больно слушать версии в Останкино, что изначально мне не хотели давать вести такую программу, но вовремя подвернулся со своим демаршем Саакашвили.
Значит, есть какой-то штамп: Отар Кушанашвили — шоу-бизнес?
Есть штамп. Но если бы люди наблюдали за проектом «Реалити Girl», они бы увидели, как я горой стою за девчонку — участницу проекта, как я обороняю ее. По задумке проекта я должен был быть плохим. Но поменялись роли: Водонаева (Алена Водонаева — ред.) теперь нравственный прокурор, а я безнравственный. Но не в том смысле, в котором затевалось. Если бы люди увидели то, как я за девочку, приехавшую из Петропавловска-Камчатского, стою горой, люди бы поменяли отношение. Но «Реалити Girl» — это не Первый канал, там меня наблюдает гораздо меньше людей. Если бы там увидели это, то доверили бы мне программу про детей. Но я не оставляю надежду, что понемножку продолблю эту стену, потому что, несмотря на то, что мне много лет, я не собираюсь покидать свет божий и собираюсь долго жить. И надеюсь, что еще мои дети увидят меня в качестве папы для других детей в рамках телевизионного проекта.
Раз вы не собираетесь покидать мир, может, пора поделиться опытом? Написать мемуары?
Я получал тьму предложений, тьму ангажементов от очень достойных издательств, включая «Амфору» и «АСТ». Могу отчетливо заявить, что пока все проститутки, все сапожники, все сутенеры и все наркодиллеры не напишут книги, я не буду браться за это дело. Могу отчетливо сказать, что пока на книжном развале лежат очень плохо написанные, сырые, неотредактированные книги, я не буду писать. С другой стороны, мне бы сказали, что я выгодно отличался бы. Нет, я пока не собираюсь это делать. Делиться опытом… Я не настолько мастеровитый паренек, чтобы передавать кому-то знания.