Мужчины: Брэйтбург Ким

В моем собственном фирменном списке, который я называю «список SOS», есть песни, а точнее произведения, композитора Кима Брейтбурга. И абсолютно неважно, что, например, они звучат на эстраде и некоторые называют их попсой. Дело не в этом, я считываю для себя какие-то ноты, посылы, тексты и, главное, музыку, которая меня вдохновляет, приподнимает, заставляет жить дальше. Думаю: «Ну вот он же может в таком круговороте что-то услышать». Со словами уважения и признаниями я пришел к Киму Александровичу для того, чтобы поговорить.

Как человек может услышать мелодию или ноты? Вы их из чего складываете? Вам мешает XXI век, который за окном, или вы приспособились к нему?
Нет, мне век не мешает. Не могу сказать, что он мне помогает, но и не мешает. А по поводу нот, Саша, не знаю даже. В принципе лучшие песни, они же услышаны. Я сейчас не лукавлю. Иногда бывает, что просто открываешь текст какой-то, смотришь на него и понимаешь, как он начинает звучать в твоей голове. Мелодия складывается сама, остается только записать. Ну, а записывать ноты меня учили, поэтому все очень просто.

Ну да, это для вас очень просто, как для человека, который слышит музыку внутри себя. Я ее тоже, например, слышу, но никогда не смогу передать, я никогда не смогу разложить на ноты.
У некоторых музыкантов это тоже случается: не хватает, может быть, сконцентрированности какой-то. Потому что действительно жизнь такая стремительная – люди не умеют сосредоточиться в нужный момент. Для творческого человека это первая помеха, а для написания хороших мелодий –особенно. А вторая, я думаю, что просто некоторым людям не хватает смелости это записать.
Зафиксировать. Зафиксировать, да. Потому что есть же система самокопаний, неуверенности: а вдруг эта мелодия уже была или кто-то ее уже написал до тебя и так далее. Здесь надо иметь какой-то элемент отваги просто для того, чтобы записать эту мелодию и потом трактовать ее как свою. Конечно, в мире написано было столько нот, столько мелодий, столько мотивов существует, что найти совсем оригинальный язык или оригинальную интонацию довольно-таки сложно. Но если ты человек цельный и если ты как-то ощущаешь себя «вмонтированным» в этот мир, и чувствуешь себя в нем достаточно уютно (а я себя чувствую вполне уютно), то эта проблема отпадает, и ты пишешь и ощущаешь себя частью мира. И эти мелодии, которые у тебя порой возникают, как-то потом действительно кого-то радуют, может быть, у кого-то делают жизнь чуть-чуть более осмысленной или более наполненной какими-то позитивными эмоциями.

А композитор может писать в стол, как автор, скажем, художественную литературу?
Да, конечно. Конечно, может писать в стол. Я, правда, стараюсь этого не делать. Как ты знаешь, я вообще последнее время занимаюсь написанием каких-то монументальных полотен. Я много работаю для театра. И стараюсь не писать просто так песен, потому что, во-первых, я считаю, что эта нереализованность загрязняет твою собственную атмосферу.

Поэтому я стараюсь, если и писать, то очень хорошо, или когда созрел, или когда текст хороший появился. Ты точно знаешь, что текст хороший и можно на него писать песню, даже не имея в виду конкретного исполнителя, а просто потому, что поэзия тронула. Такое тоже может быть. У меня все-таки чаще сочинительство начинается с текстов. Я их просматриваю все время.

А вот вы сказали: «Я слышу ее». А когда вы услышали свою первую мелодию? Что это было: юность, детство? Вот вы можете назвать тот момент, с которого вы стали композитором или человеком, который слышит музыку внутри себя?
Я думаю, что потребность сочинять возникла где-то, наверное, лет в 16, 17, когда в человеке только пробуждаются всякие творческие импульсы, они свежее и острее. Может, это связано с половым созреванием, я уж не знаю. Еще в тот период мы заслушивались Beatles, и все это вместе с классическим образованием, которое я получал: обилие литературы музыкальной, которую я в то время проигрывал и слушал, и так далее. То есть вот это все, наверное, сподвигло меня. И в какой-то момент я ощутил, что начинаю что-то писать сам.

Ну а первую мелодию вы помните? Или это уже все где-то далеко, дела давно минувших дней?
Ну, я сочинял еще, когда был маленьким совсем. Просто когда мне было лет 6-7, я тогда еще сам толком записывать это не мог. Иногда мама записывала какие-то мелодии мои. Но это обычная история с маленькими музыкантами, особенно у кого родители артисты, как у меня. Мать – танцовщица, а папа – музыкант. Обычная история: то есть когда родители как-то обращают на это внимание, пытаются все это в ребенке поощрить, стимулировать и так далее. Поэтому первую мелодию свою я, конечно, не помню, а первую песню помню. Она была написана, когда мне было лет где-то 15, наверное, она называлась «Король Ричард», под влиянием Вальтера Скотта, по-видимому.

Ничего себе!
Да. И мы ее играли с ребятами в школе, в школьной группе, которая впоследствии стала основой для моей группы «Диалог». Мы с этими ребятами, с двумя из них, учились вместе в школе. Это вообще уникальный случай. И мы потом большую часть жизни провели на гастролях вместе.

Да и группа, в общем, вписана абсолютно точно золотыми буквами в историю. Но вот в историю чего она вписана: в историю музыки или эстрады, или какого-то жанра, я в этом не могу разобраться. Но понятно, что она вписана, потому что когда только произносишь «Диалог», говорят: «О, да, “Диалог” – это круто». А вот вы понимали сами тогда, что вы делаете что-то такое, что потом через время будет вызывать восторг?
Единственное, что мы понимали, что делаем не то, что делают остальные.

Мы просто были такие самостийные в творчестве. И на первых порах, когда мы были молодыми совсем еще, очень часто взрослые музыканты говорили: «Ребята, куда вы прете? Это все уже было. Вы кого хотели удивить?»

И так далее. Но мы продолжали настаивать на своем, мы играли какие-то крупные композиции, использовали стихи хороших поэтов, знаменитых, Тарковского, например, или Марцинкявичюса, Левитанского. А фон-то был другой совсем.
То есть действительно нас окружало море попсы.

Советской попсы?
Советской попсы, да. Ну, она была востребована, собственно,
как и сейчас. Все-таки такая эстрадная музыка призвана в основном развлекать людей. А мы пытались не то чтобы их чему-то научить, но, по крайней мере, раздвинуть какие-то их представления о том, какая может быть легкая музыка или эстрадная музыка, хотя на самом деле это называлось роком.
Вот вы говорите «попса советская».

А как вы относитесь к тому, что до сих пор этот период советской песни выступает в роли какого-то сундука без дна, из которого бесконечно черпают. Уже черпалки все сломались, а они все черпают, черпают и бесконечно достается оттуда невероятное количество песен, мелодий. И честно говоря, это уже стало немного надоедать и мешать восприятию, потому что потрясающие песни уже затерли, заюзали, заиграли, запели. Их нужно, наверное, оставить в покое и не трогать. Вот как вы к этому относитесь?

Саша, если я сейчас скажу, что их надо оставить, то найдутся много тех, кто будет возражать: «Собственно говоря, а вы, современные композиторы, уверены, что создаете такие песни, которые проживут столько лет и будут так же популярны, скажем, лет через 30? Вот как песни советского периода».

Я могу сразу же ответить, что сегодня это невозможно. И не потому, что люди стали менее талантливы, авторы, это напрасное как бы обвинение. Я думаю, что сегодня найдется много имен среди композиторов, в том числе и молодых, которые, в общем-то, вероятно, могли бы войти в историю…

Ведь спрос рождает предложение, правильно? То есть в то время пользовались спросом песни мелодичные, наполненные лирикой. Очень часто эти песни были и о родине, и о своей стране. Все это людьми воспринималось, может быть, чуть-чуть наивно, но зато с чистым сердцем.

А сейчас изменился спрос, и от этого изменилось предложение. То есть радиостанциям такие песни не нужны сегодня, они не крутят задушевные песни. Все-таки жизнь тоже изменилась за окном, и общество изменилось, и социальный строй изменился.

Очень многое изменилось. Это раз. Во-вторых, общество само расслоилось на бесконечное количество социальных групп и культурных. Сейчас особенно стало заметно в силу ряда обстоятельств, что у нас общество очень разношерстное. А советское общество было все-таки более монолитным, и поэтому какие-то явления, которые происходили в области массовой песни, становились достоянием всего народа. И эту ситуацию сегодня невозможно ни сымитировать, ни повторить.

Она навсегда ушла вместе с прошлыми временами, вместе с прошлым тоталитарным строем. И музыка, в общем, отчасти была как бы порождением этого строя. Они вошли в подсознание огромных масс народа. Поэтому до сих пор пользуются и популярностью, и спросом, и так далее.

Хотя я не сказал бы, что какие-то сегодняшние песни, отдельные, конечно, хуже по каким-то параметрам. Просто сегодня невозможно добиться такой популярности, как была когда-то. Вот и все объяснение.

А вы сами какую музыку слушаете? Вы вообще ее слушаете?
Я слушаю музыку, но могу тебе честно признаться, что если брать в каком-то процентном соотношении, то 70 % музыки, которую я слушаю, составит классическая или имеющая отношение, скажем, к театру. Я в данном случае имею в виду мюзикловую музыку и так далее.

И только 30% – это современная, эстрадная, легкая музыка в разных жанрах. Кстати, с некоторых пор, к сожалению, и на Западе тоже этот жанр начал как будто деградировать. То есть я все время слышу одно и то же. Мне все интонации эти знакомы, технические приемы знакомы. Единственное, что меняется, может быть, это упаковка. Ну, звуки новые какие-то появляются, приемы, может, звукорежиссура и так далее. Но принципиально нового музыкального материала я, к сожалению, так и не нахожу, не слышу.

Вы рассказывали про «Диалог», что бывали люди или ситуации, когда вам говорили: «Да что вы делаете? Куда вы прете? Это все не то». А вы, собственно, продолжали петь свою собственную песню, да?
Да.

Вот когда человеку рой каких-то «советчиков» говорит:
«Не иди налево, иди направо»… Что надо делать? Допустим, человек начинает свой путь в новой для себя области и спрашивает: «Я знаю точно, что мне надо идти налево, но мне сто человек говорит идти направо. Как быть?»
Я думаю, что у каждого человека внутри есть некий камертон и этот камертон настроен абсолютно точно. Но просто мы в жизненном процессе, имея опять-таки вокруг вот этот шум, про который ты говорил вначале, все время постоянным фоном, мы иногда перестаем слышать этот камертон. И тогда мы теряем всякие ориентиры. То есть мы можем точно также послушать одних людей – пойти налево, потом послушать других – пойти направо, но при этом у нас есть риск потерять самих себя. Поэтому если у человека есть стержень какой-то настроечный, то он точно «слышит», что если он сделает вот так, ему будет некомфортно. Но другие люди считают, что он должен поступить именно так. Я думаю, что человек должен выбор делать, естественно, в сторону собственного ощущения правильности.

Иными словами, как подсказывает ему его душа. Но это же естественно. Вот в вашей жизни бывали какие-нибудь ошибки серьезные творческие, человеческие и как вы с ними, скажем так, справлялись? Вы себе разрешали ошибиться? Вы сами себе это прощали, либо они как заноза где-то в вас спрятаны?
Я думаю, что прожить жизнь, не совершая ошибок, невозможно. Другое дело, учат ошибки или не учат. Это первое. Меня, например, учат. И второе. Здесь тоже надо как бы знать меру. Даже можно заниматься самоедством… Ну, например, ты совершил нечто, и спустя некоторое время понимаешь, что это был поступок неверный. Вот для меня, например, до сих пор, честно скажу, остается до конца не выясненной ситуация, правильно ли я сделал, что распустил когда-то свою группу, или можно было продолжать? Вот как сейчас, например, некоторые группы еще сохранились, да? «Машина времени», например. То есть я же был все-таки артистом и востребованным, и гастролирующим, но в какой-то момент я сказал, что больше мне это не нужно, я не хочу больше этим заниматься: группу распустил, увлекся другим: продюсированием, сочинительством и так далее. Не знаю.

А вы почему ее тогда распустили?
Саша, там было много причин. Во-первых, в тот момент, когда группа разошлась, я считал, что мы работаем в своей эстетике. Это был арт-рок, своеобразная смесь камерной и рок-музыки.

Я думаю, что мы себя исчерпали как группа. У группы должен быть message конкретный, стилистически определенная мифология, легенда, посыл. К сожалению, он для каждого поколения свой. То есть поколения меняются и message тоже должен как бы видоизменяться. Но группа не может сегодня играть одно, а завтра другое. Поэтому я посчитал, что группа себя исчерпала.

А потом объективные были еще ситуации. Они связаны были с тем, что страна распалась просто, Советский Союз распался. А у нас в это время играли двое грузин, братья Меладзе, Константин и Валерий. Это были 90-е годы, начало. Потом, у нас было двое эстонцев, Тоомас Ванем и еще один парень, который на клавишах играл. И ребята из Украины. То есть это было все уже нереально: собираться, репетировать, выезжать на гастроли. Это все было технически сложно. Появились уже визы и все такое.

В вашем творчестве сегодня каких нот больше: минорных или мажорных?
Я считаю, что общий посыл позитивен все равно. Может быть, тональность и минорная в песнях, но посыл все равно оптимистический. Во-первых, я сам очень редко нахожусь в таком состоянии, которое можно назвать упадком духа. У меня всегда есть что делать, и даже если ситуация складывается так, что внешние реалии не в мою пользу, то я все равно найду, чем заняться. И в конечном счете у нас же есть свобода воли, и я считаю, что в этом наше счастье. Мы сами можем решать, что и как нам делать в этой жизни. Так что уныние – это не мой конек. Я могу на 5 минут загрустить, но не более. Я все равно в работе нахожу удовольствие, удовлетворение и вижу для себя какие-то перспективы. То есть не останавливаться – это самое главное. Вот такой девиз.

Для меня счастье – это творчество, пожалуй, в его активной фазе, когда ты знаешь, что можно многое успеть, что люди от тебя чего-то ждут. Это и востребованность, с одной стороны. Чувствовать себя востребованным – это тоже счастье.

Да, конечно.
Но, с другой стороны, сам процесс, он сам по себе сладок. Да, сам процесс творчества, игры на сцене либо создания в студии какого-то продукта, когда ты видишь, как возникает песня или другое произведение. Ты понимаешь, что завтра его будут слушать много людей, что многих будет радовать, например, да? И это большое счастье – именно вот это ощущение, что ты нужен. На мой взгляд, перманентного счастья не бывает, разве только умственно отсталые люди могут беспрестанно, по поводу и без повода веселиться, слюни пускать. Нормальным людям свойственна и грусть, и печаль, и стрессы, и все мы переживаем, и трагедии порой в жизни бывают. Поэтому счастье – это миг или какое-то озарение. Это дорогого стоит, это же крупицы. Но жизнь и прекрасна тем, что она вот такая разная.

Я был шокирован, когда мне сказали, что песен перевалило в вашем сочинительстве за 600, да?
Ну, приблизительно. Я их на самом деле тщательно не считал, но думаю, что где-то в этом районе. Даже не представляю, это какая-то цифра… Чудовищная.

Просто не могу представить. А есть ли какой-нибудь артист сейчас, певец или певица, которые, скажем так, наиболее точно вас выражают? Или все-таки вас выражает просто музыка, а артист уже интерпретирует ее по-своему?
Может быть, это наивное рассуждение, но я думаю, что в разных песнях я разный. И я для разных людей и для разных исполнителей все-таки разную музыку пишу. Например, невозможно сравнить песни, которые я написал для Саши Олешко, и песни, которые я написал, например, для Марины Девятовой. Понимаешь?

Они разные вообще абсолютно по посылу, по жанру, по настроению, по глубине. Поэтому я думаю, что просто хорошие артисты каждый раз в каждом конкретном случае передают именно то, что было заложено. Плохие – не передают. Поэтому песни, которые знают все или которые много людей знает, звучали на радио, на телевидении, все-таки в основном удачные песни. Их выбрали люди и их немало, надо сказать, где-то порядка, может быть, ста песен, может, чуть больше. Они находятся до сих пор в ротации всяких радиостанций в России.

Продолжите фразу, пожалуйста. «Моя жизнь – это…»
Моя жизнь – это движение.

И специальный вопрос, который я придумал для композитора. Вы живете с музыкой внутри музыки или музыка выражает вас? Это вопрос о том, любите ли вы себя в искусстве или нет?
Ну, практически, да.

Нет. Я все-таки думаю, что люблю искусство в себе. Я понимаю, что работаю в таком легком все-таки жанре, несмотря на большие работы, которые в последнее время написал.
Но даже эти большие работы все равно относятся скорее к жанру легкой музыки. И я не переоцениваю то, что я делаю. Но я действительно очень люблю музыку. Я испытываю какой-то тремор просто от того, хочется иногда сесть, записать что-то,
сочинить.

Я не случайно оставил на финал вопрос про вашу деятельность в музыкальном или драматическом театре. Потому что мне кажется, что это какая-то новая веха в вашей жизни или новая страница…
Безусловно.

Вот два-три слова, просто расскажите, в какую сторону это развивается и какие города уже приняли этот ваш творческий подарок?
Во-первых, я могу сказать абсолютно откровенно, что это искусство – музыкальный театр, мюзиклы, спектакли, связанные с музыкой, – меня всегда привлекали. Но до какого-то момента я не мог себе позволить просто взять, все оставить, потому что, как ты знаешь, у меня был огромный сонм артистов, которых я должен «обслуживать», писать им песни, делать аранжировки и так далее. И практически все
выходцы проекта «Народный артист» до определенного момента были «под моим крылом».

И только тогда, когда стали заканчиваться контракты, я принял решение отдалиться несколько от компании, которая занималась их продюсированием. И у меня появилась, наконец, возможность заниматься другим делом, тем, которым я давно хотел, а именно поработать с фактурой музыкальной, связанной с театром. Могу сказать, что сравнительно недавно состоялась премьера, как ты знаешь, в декабре прошлого года, моего мюзикла, который мы создали с Кареном Кавалеряном, «Голубая камея».

Состоялась она в Уфе, не в Москве. Сейчас «Голубую камею» будут ставить в Красноярском музыкальном театре и в академическом Республиканском белорусском театре в Минске. Кроме того, пока вся эта ситуация развивалась в течение последнего года, мы с Кареном Кавалеряном написали еще один мюзикл, который называется «Дубровский». Он связан с сюжетом романа Пушкина. И этот спектакль тоже уже принят к постановке и будет ставиться в Новосибирске. Что касается Москвы, то мы сейчас ведем переговоры по поводу постановки «Голубой камеи» в столице. Я счастлив этой работой, я просто сейчас живу ею.

Я вам желаю удачи и не забывать о том, что есть эстрадные исполнители и драматические артисты, которые хотят петь ваши песни, и я в их числе. Я счастлив петь ваши песни и счастлив, что люди со второго припева начинают их подпевать. Это говорит о том, что ваше творчество отзывается не только в моей душе, но и в их тоже.